az118

«Государь-Император, как символ Царя Небесного». А. Елисеев в своих рассуждениях о монархии регулярно повторяет эту формулу как основополагающую. В связи с ней три вопроса:

- зачем Богу нужно, чтобы на земле наличествовал человек, который его «символизирует»?

А если это нужно не Богу, но людям, то есть мы обсуждаем «дела человеческие», то ведь это «совсем другое дело». Выясняя человеческие потребности, каковы они, на какой срок, на каких условиях, самих людей об этом и следует спрашивать.

- Государь-император (ГИ) – только символ Царя Небесного (символическая фигура) или реально его подменяет, беря на себя решения, связанные с жизнью и смертью?

- И если даже только символ, значит ли это, что ГИ призван старательно копировать все аспекты пристутствия прообраза в мире, среди которых непостижимость его промысла и путей (наказание невиновных, алогичность, способность вызывать масштабные необъяснимые катастрофы и т. д.)

Подозреваю, что внятного монархического ответа ни на один из них не существует. Можно, конечно, полагать, что люди как малые дети знанием нужного не обладают. Пусть это так, но тогда судьба монархии превращается в экспертную академическую проблему. Надо, например, показать, что только при монархии общества расцветают и крепнут, а, лишенные ее, погружаются в хаос и прозябание. Однако слишком много исторических примеров не вписываются в данную схему.

Еще один простой вопрос указывает на ее недостатки. Если единственное лицо символизирует Бога, чем занимаются все остальные? Ответ Елисеева представляется не слишком удачным: они, пишет монархист, символизируют первоматерию. Комментарий к этому тезису напрашивается. Вот потому «самодержавие» и проигрывает, что проигрывает уже на уровне концепта: слишком многим вменено в функционал торжественно символизировать нечто с дефицитом субъектности и смысла. А это ослабляет реализацию самодержавного принципа. Монархический конструктор ставит эксперименты с отделением головы от тела и последующим пришиванием ее назад. Но эти похождения смысла туда-сюда катастрофически вредят здоровью. Оторванная голова плохо приживается.



Презентуется игра. Она состоит в том, что кто-то берёт на себя функцию символизировать Бога, тогда как все остальные – видимо, должны олицетворять слабость материального или – при более возвышенном варианте монархизма – самого монарха, ну и, соответственно, Бога, но лишь при коронованном посредничестве (надо думать, в предположении, что людям необходим наглядный экспонат Вседержителя, иначе они его не представят). Удержаться в рамках провозглашенных правил не так-то просто. По крайней мере в античности само небо – «око Юпитера», царящее над всеми – исключало спойлеров (они же посредники и помощники) в возведении вертикали. Благодаря этому античный мир наполняется доблестью, тогда как христианский, попавший в тень посредников, – грехом и злом, тем самым, в котором «он лежит». Протестантизм, кстати, тоже нейтрализовал, впервые за долгое время, кое-какие барьеры. Эффект превзошел ожидания. Соединение накоротко вчерашних противоположностей (земли и неба) эквивалентно взрыву. Выделение энергии колоссальное, но последствия непредсказуемые.

Но на самом деле, игра с символизациями, любезная некоторым монархистам, так и остаётся компьютерной моделью. Мне кажется, было бы точнее говорить не о символических фигурах, а об идеях, которые требуют воплощения, отнюдь не символического. Причем базируются они не в прекрасном далеке по ту сторону космоса, а здесь, рядом, в первую очередь в головах оружающих нас людей. Важно понять, что заявление политолога «Путину нет альтернативы» и крик сумасшедшей: «акбар!» богу, кроме которого нет никакого бога, воспроизводят одну и ту же ментальную схему. Агрессивный монотеизм способен представать в политическом обличье, но равно и в любом ином. Это можно было бы назвать моделью централизма: присутствуя в сознании, она реплицируется во всём, чем занимается человек. Но это не «централизм», потому что мысль о священном центре необязательно означает принудительную редукцию окружности к точке. И дело не в том, что один господин на земле символизирует одного господина на небе – нет, они оба созданы по единому лекалу, по единой формуле власти.

Чтобы понять её, можно ещё раз повторить путь, проделанный за десятилетия после 1917 или 1991 гг. Хаос тождественен слабости, перманентному самоотрицанию, самоупразднению действующей силы, тогда как порядок создаётcя её ростом и накоплением – её самоутверждающим восхождением над собой в вертикальном пространстве идеи себя (собственно, идея себя – идея силы – самона(д)стройки – это субъект, дефиниция субъектности). Хаос – состояние, в которое впадает сила, не обладающая достаточной степенью эйдетичности (высоты, совпадающей с глубиной) знания о самой себе, по причине излишней скромности теряющая себя в событиях и чуждых ей случайных концептах. Хаотичны проявления власти, отчужденные от внутреннего единства, лишенные идеи самих себя, то есть объединяющего принципа: потому они и страдают взаимным самоуничтожением. Модельный тезис «не в силе Бог, а в Правде» – хороший образец неведения творящего и творимого и потому плохой симптом. Так должны говорить посреди хаотической мелкотравчатости и деградации силы, сделавшейся очевидностью. Задумаемся тем не менее о том, что предписание Богу, в чём он должен быть, – само по себе есть проявление власти, превосходящей Бога. Но оглашающие это ценное указание всевышнему редко понимают, за какой гуж берутся – им вообще малопривычно отдавать себе отчет в таких вещах. Тем не менее это свидетельство, косвенно указывающее на неосознаваемое и непризнанное могущество, которое производит Бога и определяет служебный характер «божественной» фигуры-функции. Однако оставаясь в тени, подспудным и хтоническим, оно вступает в антагонизм со своей властной сущностью, императивно предписывая отпадение от неё. Оно направляется к саморазрушению, попутно переводя Бога на язык «Правды» (образца сначала 20-х, а потом и 70-х гг.).



От «правды» монотеизма к атеизму один шаг. Тот самый, когда вслед за акбаром режут головы на публику. Тот самый, который легко совершает Проханов от белого к красному в своей мифологии «национального примирения». И я уверен, что сердце Александра Андреевича заходится от скрытого восторга перед лицом отчаянного теистического радикализма ничтожащихся и ничтожащих во имя принципа ничтожения. Одна и та же причина вызывает антипатию римлян к человеческим жертвоприношениям (и стремление пресечь их всюду в пределах досягаемости) и исламофилию наиболее чутких свидетелей распада большой России, носящих в себе дух затянувшейся русской гражданской войны XX века: агрессивность покорности, левый комплекс силы, направленной против себя, в одном случае вызывающий отвращение, в другом вдохновение и энтузиазм. (Вспомним, что буквально означает слово «ислам».) Нет, не горечь неудачи вынуждает людей мстить себе и искать точку опоры, откуда можно было бы самих себя радикально высечь в наказание. Трансцендентальное левое желание быть высеченными породило неудачу. Они столько лет совершенствовались-изощрялись в своём коммунизме-сталинизме не для чего-нибудь иного, как для того, чтобы в финале превзойти самих себя.

Правда в том, что сила, имеющая социальную, субъектную природу, достаточно часто впадает в самоотрицание и начинает снизу доверху и обратно самоопределяться как защита слабых, культ слабости, слабость. «Правда» анонсирует отмирание силы, которая переходит в разряд исключения из правила, утверждающего отправным ценностным пунктом противоположное ей состояние («простые люди», «пролетариат», плебс). Речь при этом не идёт о ее проявлении вовне – в себе и для себя она эволюционирует таким образом, что вытесняется в ею же самой придуманную служебную исключительную фигуру, вынесенную за рамки порядка вещей. Назначение последней – работать антисилой: воплощением смирения. Воплощать его следует во всех, но особенно в великих и знатных, могущественных и богатых, укрощаемых в пользу маленьких, слабых и бедных, каковых она призвана, самораспинаясь, хранить и обеспечивать в надлежащей кондиции. При посредничестве носителей «правды», сила вытесняет себя в самоотрицание. Культивируя свою популистскую доступность, она утилизируется и употребляется – по самоопределению, против себя. Она исходит на сервис самопрезентации и саморасточения. Её путь – от цезаризма через диктатуру пролетариата к хаотично манипулируемой потребительской демократии. А потом обратно. С постепенным сокращением объема, циркулирующего в системе.

Изборско-монархические идеалы не выводят из этого капитулянтско-пораженческого круга. Двум клубам и впрямь несложно провести какое-нибудь совместное мероприятие. Россию последних 100 лет они совместно уже провели.