Происхождение Рюрика и его роль в русской истории.
(Сборник: Российская государственность в лицах и судьбах ее созидателей: IX-XXI вв. Материалы международной научной конференции 31 октября - 1 ноября 2008 г. Липецк, 2009)
С именем Рюрика принято связывать начало формирования российской государственности и начало династии Рюриковичей, правившей в России до 1598 года. Ярчайшие представители зарубежной и отечественной науки норманисты А.Л. Шлецер, Н.М. Карамзин, С.М. Соловьев даже отсчет русской истории вели с Рюрика. Так, по словам первого, она начинается лишь «от пришествия Рурика и основания рускаго царства…». При этом Шлецер, неимоверно абсолютизируя роль варягов в жизни восточных славян, утверждал, что до их прихода в землях наших предков было «все покрыто мраком», что там люди жили «без правления… подобно зверям и птицам, которые наполняли их леса», «жили рассеянно... без всякого сношения между собою», были «малочисленны и полудики», и «кто знает, – в характерной для себя категоричной форме завершал ученый свои размышления, – сколь долго пробыли бы они еще в етом состоянии, в етой блаженной (здесь и далее курсив автора. – В.Ф.) для получеловека бесчувственности, ежели не были возбуждены» скандинавами, распространившими в Восточной Европе «человечество» и основавшими «Рускую державу».
Отсчет истории русского бытия только с призвания варягов-норманнов вслед за Шлецером вел и Н.М. Карамзин, ибо это «происшествие важное, служащее основанием истории и величия России». И также в его духе говоря, что «варяги или норманны долженствовали быть образованнее славян и финнов, заключенных в диких пределах Севера; могли сообщить им некоторые выгоды новой промышленности и торговли, благодетельные для народа». Затем С.М. Соловьев нисколько не сомневался в том, что «призвание первых князей имеет великое значение в нашей истории, есть событие всероссийское, и с него справедливо начинают русскую историю». То, что «имя Рюрика является исходной точкой русской истории», было известно и зарубежным читателям, впитавшим данную мысль посредством работ как своих собственных норманистов, так и Шлецера и Карамзина (а его «История государства Российского» была переведена – полностью или частично – на французский, немецкий, итальянский, польский, сербский и даже китайский языки). Эту же мысль доносил до американского слушателя в 1896 г. в своих публичных лекциях князь С. Волконский [1]. Надлежит сказать, что русские ученые дошлецеровского времени антинорманисты В.Н. Татищев и М.В. Ломоносов, справедливо высоко ставя деятельность Рюрика и его варягов среди восточных славян, вместе с тем правомерно выделяли доваряжский период в русской истории [2].
Следует также отметить, что не все наши норманисты попали под пресс утверждений Шлецера, хотя мощь этого пресса была просто невероятной. Как весьма точно заметил в 1830-х гг. Ю.И. Венелин, Шлецер, «приняв на себя профессорскую важность и вид грозного, беспощадного критика… перепугал последующих ему молодых историков; Карамзин и прочие присягнули ему на послушание и поклонились низко пред прадедами своими скандинаво-норманно-шведо-варяго-руссами!
Но при этом часть их, хотя и самая малая, будучи в меньшей степени ослепленная авторитетом немецкого исследователя и благодаря тому рассуждавшая самостоятельно, поставила под сомнение некоторые его выводы, казавшиеся для остальных незыблемыми истинами. Так, в 1811 г. Н. Брусилов не принял мнение, что лишь с 862 г. начинается Русское государство, и подчеркнул, что «оно существовало задолго» до пришествия руссов («славяне еще до Рюрика имели уже города, торговлю и, вероятно, ремесла и художества; следственно, политическое их бытие было уже основано») и что Русь была более просвещенной, «нежели как мы обыкновенно воображаем». Оспорил Брусилов и «исторический скептицизм» Шлецера и Миллера, полагавших, «что все повествование о древнем славянском народе, о их князьях, городах и тому подобное, вымышлено после Нестора северными и польскими писателями» [3].
Появление Рюрика в нашей истории, конечно, не случайно, и с ним связаны очень важные события, вокруг которых уже много веков идут самые ожесточенные споры. Но вместе с тем фигура такого масштаба, отбросившая тень на всю последующую русскую историю, принадлежит к числу тех людей, по которым источники дают самую скудную информацию. И, действительно, о нем известно крайне мало. И по сути только то, что содержится в нашей древнейшей летописи Повести временных лет (далее – ПВЛ), где под 859–882 гг. читается Сказание о призвании варягов, изначально представлявшее собой, как впервые заметил в 1853 г. С.М. Соловьев, «отдельный сплошной рассказ без годов, которые внесены после» (эта мысль была поддержана многими исследователями) [4]. В процессе длительного изучения Сказания было высказано большое число мнений. На некоторых из них, ставших аксиомами в науке, необходимо остановиться, т.к. они носят совершенно искусственный характер и тем самым мешают достижению истины.
Во-первых, норманисты, выдавая данный памятник за прямое свидетельство скандинавского происхождения варяжской руси, объявили его составителей – русских летописцев – создателями норманской теории (!). И то, что Нестор есть «первый, древнейший и самый упорный из скандинавоманов!», в 1860 г. впервые сказал Н. Ламбин. В 1870-х гг. А.А. Куник, активно развивая эту мысль, именовал Нестора «самым старинным норманистом», «отцом истории норманизма», «почтенным родоначальником норманистики». В том же духе говорили затем не менее авторитетные в науке В.О. Ключевский, А.А. Шахматов, Н.К. Никольский, В.А. Пархоменко, Б.Д. Греков, М.Д. Приселков (Ключевский, например, называл летописца таким же «решительным норманистом», какими были Байер и Миллер, для Шахматова «норманистами» являлись как сам Нестор, так и его последователи).
В послевоенное время тезис о Несторе как первом норманисте «в русской истории» Д.С. Лихачев окончательно возвел в ранг научной истины, параллельно с тем ведя речь о «норманской теории» печерских монахов. И этой истиной затем оперировал в своих трудах Б.А. Рыбаков: историк, вначале видя в редакторе ПВЛ 1118 г. первого «настоящего» и «последовательного» «норманиста», позже говорил – с 1982 г. – о «норманистах» начала ХII века», исказивших летопись. Точно также рассуждали в советские годы В.В. Мавродин, И.У. Будовниц, И.П. Шаскольский, В.П. Шушарин, С.Л. Пештич (у норманской теории, по мнению последнего, «была прочная историографическая традиция в средневековой отечественной литературе и летописании»). Ныне так рассуждают Е.А. Мельникова, В.Я. Петрухин, Э.П. Карпеев. «Сознательным творцом» норманизма представляют Нестора и за рубежом (Г.А. Ильинский, Г.В. Вернадский, Х. Ловмяньский).
Подобная модернизация, равно как и характеристика Рыбаковым автора новгородской «Остромировой летописи» 1050 г. «ярым «антинорманистом», ибо он, утверждал ученый, ненавидел варяжскую гвардию новгородского князя Ярослава Владимировича, в науке абсолютно недопустима, т.к. не только грубо искажает прошлое, но и задает заведомо ложный тон в оценке как Сказания, так и летописи в целом. В 1997 и 1999 гг. В.В. Фомин отмечал, что «антиисторично вести разговор о летописцах» как «норманистах» и что «подобные представления все далее заводят разрешение варяжского вопроса в тупик». На тенденциозность сторонников скандинавского происхождения известий как ПВЛ, так и Сказания о призвании варягов обращала внимание в 1930-х гг. Е.А. Рыдзевская, прекрасный знаток скандинавской истории, сторонница норманства варягов, которая подчеркивала, что на этом происхождении настаивали те ученые, «которые хотели установить его во что бы то ни стало».
Во-вторых, наши крупнейшие специалисты в области летописания (Д.И. Иловайский, Н.И. Костомаров, А.А. Шахматов, М.Д. Приселков, В.А. Пархоменко, Д.С. Лихачев, С.В. Юшков, В.В. Мавродин, Б.А. Рыбаков и др.), либо давая Сказанию о призвании варягов очень низкую оценку как историческому источнику, либо отрицая его в таком качестве вовсе, ибо оно, по мнению Иловайского, «басня» и «сказка», неправомерно сместили акцент в его изучении, вынеся на первый план не анализ памятника и тех событий, о которых идет в нем речь, а поиск причин, которые привели к его возникновению, а затем внесению на страницы ПВЛ. Результатом чего стало выхолащивание конкретного содержания летописных известий о призвании варягов: в них вкладывался лишь идейный смысл, приуроченный к событиям конца XI – начала XII в., что позволяло списывать на летописцев существование досадного для нашей истории варяжского вопроса, при этом конкретно им не занимаясь.
Подобная ситуация была особенно характерна для советского времени, когда наши ученые признавали норманство варягов и вместе с тем энергично боролись с норманской теорией, но, понятно, безрезультатно (по словам С.П. Толстова, произнесенным в 1946 г., «тень Рюрика… как и всякая нежить, только мешает живой работе»). Как констатировал в 1991–1992 гг. И.Я. Фроянов, исследователи старались «не замечать конкретных реалий в летописном рассказе о призвании варягов или же свести их к минимуму». А в выводе Д.С. Лихачева, что Сказание было создано киевскими летописцами с определенной политической целью (для борьбы с княжескими усобицами и для обоснования самостоятельности и независимости Руси от
вмешательства Византии), он увидел «хронологическое переключение», в связи с чем историческое зерно памятника искалось не в событиях, каким оно посвящено, «а в политических коллизиях времен внуков Ярослава...».
Выдающийся летописевед А.А. Шахматов рассматривал Сказание как совершенно искусственную комбинацию. По его представлениям, которыми во многом живет современная наука, часть сведений о варягах (покорение ими северо-западных племен; дань, взимаемая с последних; прозвание словен варягами; захват варяжскими князьями Киева и возложение дани в его пользу на те же племена; наличие у Игоря, севшего в Киеве, лишь варягов) читалась уже в Древнейшем своде 1039 года. Когда этот свод в середине XI в. попал в Новгород, то там имевшуюся в нем информацию о варягах развили в «самостоятельный и цельный рассказ о древнейшей судьбе родного города», куда была введена оформленная эпическим мотивом о трех братьях-основателях часть местных известий (новгородские, белозерские, изборские) об изгнании варягов и о последующем призвании князей (сам ученый отрицал факт призвания, полагая, что он был вызван к жизни политическими устремлениями Новгорода, тяготившегося зависимостью от Киева).
Это новгородское Сказание, рассуждал далее ученый, в несколько измененном виде было включено в киевский Начальный свод 1095 г. (так, было отмечено, что варяги прозвались русью только тогда, когда они осели в 882 г. в Киеве). Во втором десятилетии XII в., когда ПВЛ приобретала завершающий вид, Сказание было подвергнуто ее составителем, настойчиво проводившем мысль о тождестве руси и варягов, основательной обработке. Вскоре появилась вторая, ладожская версия Сказания, согласно которой Рюрик сел в Ладоге и лишь затем перебрался в Новгород, и чтение которой дают Ипатьевская летопись и два списка (Радзивиловский и Академический) Радзивиловской летописи (ее первоначальный вариант – новгородский – Шахматов видел в Новгородской первой летописи лет (далее – НПЛ) младшего извода, якобы отражающей гипотетический Начальный свод 1095 г., легший в основу ПВЛ, и Лаврентьевской летописи). В истоках ладожской версии, полагал он, лежали ладожские предания, утверждавшие приоритет Ладоги перед Новгородом.
Историк А.Г. Кузьмин опроверг в 1967 г. общепринятый взгляд на Сказание о призвании варягов (варяжскую легенду) как новгородский памятник и доказал, что подлинной является его ладожская версия, отредактированная новгородским летописцем, не желавшим отдавать старейшинство «пригороду» Ладоге и заменившим ее поэтому Новгородом. При этом Кузьмин подчеркивал, что варяжская легенда, «истоки которой пока не удается проследить», но которая, несомненно, отражает какие-то новгородские предания, пережила не один этап в своем развитии и могла длительное время «существовать вне летописания вообще и киевской летописи, в частности». Проникновение легенды на страницы последней он увязывал с князьями Ростиславичами Галицкими, потомками Ростислава Владимировича, ставшими изгоями после смерти Владимира Ярославича в Новгороде в 1052 г., и которые могли хранить новгородские предания, где наличествовало имя Рюрик, среди русских князей впервые – в 1068 г. – появившееся в их семье.
часть 2