juncetum в postПредставляю себе, ты – там, на всех шести коврах-картинах; явись, и давай медленно пройдёмся, разглядывая их. Но сначала отступи назад и посмотри на всё одновременно. Как они спокойны – разве нет? В них мало отличий. Видишь: всегда овальный, парящий на заднем красном фоне, голубой остров – в цветах, и населённый маленькими, занятыми собой зверями. Только там, на последнем ковре, остров немного приподнимается, как если бы он стал легче. На острове всегда одна и та же женщина, в разных облачениях, но всегда одна и та же. Иногда рядом с ней – фигурка помельче, служанка, и всегда – гербоносные звери, крупные, вместе на острове, вместе в действии. Слева лев, а справа, светлый, единорог; они держат похожие стяги, и каждый стяг высоко над ними показывает: три серебряные луны, нарастающие, на голубой ленте по красному полю. – Увидела ли ты, хочешь ли начать с первого ковра?
Она кормит сокола.
Как великолепна её одежда. Птица сидит на обтянутой перчаткой руке и шевелится. Она смотрит на сокола и, чтобы дать ему что-то, свободной рукой тянется к чаше, протянутой служанкой. Справа внизу, на шлейфе платья сидит маленькая с шёлковой шерстью собачка, смотрит наверх и надеется, что о ней вспомнят. И заметила ли ты: низкая в розах решётка закрывает дальний край острова. Гербовые звери привстают геральдически неустрашимо. Герб, как мантия, накинут на них, обтекая. Красивая надпись скрепляет всё вместе. И – ветер.
И не идёшь разве тише к соседнему ковру, едва замечаешь, как она, на ковре, погрузилась в себя: она плетёт венок, маленькую круглую корону из цветов. И задумалась, и в плоском блюде (служанка держит его перед ней) никак не подберёт цвет следующей гвоздики, в то время как сама вплетает взятую прежде. А на скамейке, позади, стоит корзина неиспользованных роз, и к ней крадётся обезьяна. Нужны одни гвоздики в этот раз. Лев больше не участвует ни в чём; но справа единорог всё понимает.
Ах, не должна ли музыка вступить вот в эту тишину, не сдерживает ли уже себя, как слёзы, музыка – здесь? Тяжела и тиха от украшений, не подступает ли она (как медленно, не правда ли?) к переносному органу и не играет ли, стоя, отделённая рядами труб от служанки, когда та, по другую сторону, приводит в движенье мехи. Столь прекрасной она ещё никогда не была! Причудливым образом волосы спереди собраны в две косы и сцеплены над головным убором, так что конец поднимается из узла наверх, как короткий султан на шлеме. Раздражённо переносит звуки лев, неохотно подавляя рычание. Но прекрасен единорог, взволнованный, как на волнах.
Остров становится шире. Раскинут шатёр. Из голубого дамаста и огненно-золотой. Звери торопливо раздвигают портьеры и, почти скромная в своём княжеском платье, она выступает вперёд. Но что стóят её жемчуга по сравнению с ней самой. Служанка открыла маленький ларчик, и она из него извлекает цепочку, тяжёлое и чудное украшенье, хранимое всегда под замком. Маленькая собачка сидит при ней, возвышаясь, на приготовленном месте и наблюдает. И рассмотрела ли ты изреченье сверху по ранту шатра? Там написано: A mon seul désir.
Что произошло? Почему прыгает маленький кролик там, внизу? Почему сразу видно, что он прыгает? Всё так предвзято. Льву делать нечего. Его стяг она держит сама. Или держится за него? Свободной рукой она ухватила единорога за рог. Траур ли это, бывает ли траур таким вертикальным, а траурное платье – таким молчаливым, как это зелёно-чёрный бархат с высветленными местами?
Но придёт ещё праздник, никто на него зван. И ожиданье при этом не играет никакой роли. Всё на месте. Всё навсегда. Лев озирается, почти угрожая: никто не имеет права входить. Мы никогда не видели её такой уставшей; устала ли она? Или всего лишь приостановилась, потому что несёт нечто слишком тяжёлое? Дароносицу, можно подумать. Но свободную руку тянет к единорогу, и зверь, приседая, польщённый, кладёт передние копыта ей на колени. А это зеркало, то, что держит она. Ты видишь: она показывает единорогу его же собственный лик.
Абелона, я представляю, ты – там. Ты понимаешь, Абелона? Я думаю, ты всё понимаешь.
Р.М.Рильке